Сергей Оробий родился и живёт в Благовещенске. Критик, литературовед. Кандидат филологических наук, доцент Благовещенского государственного педагогического университета. Автор монографий «”Бесконечный тупик” Дмитрия Галковского: структура, идеология, контекст» (2010), «“Вавилонская башня” Михаила Шишкина: опыт модернизации русской прозы» (2011), «Матрица современности: генезис русского романа 2000-х гг.» (2014). Печатается в бумажных и электронных литературных журналах.

На смерть «Букера», или Похороны романа

0. С глубоким прискорбием сообщаем…

«Русский Букер» не вручат в 2018 году из-за отсутствия спонсоров. Если до конца года деньги не найдут, премию могут закрыть окончательно.

«Букер» с никому не понятной установкой на «жанровую чистоту», с аксёновским заявлением, что «роман не может быть толщиной с палец», со спорами о Гуцко в 2005-м, с данилкинскими проклятиями в 2007-м, с «неправильным» Елизаровым в 2008-м, с нелепой «порнографией» в 2010-м –  этот «Букер» умирает. Всё его курьёзное существование, однако, даёт повод поговорить об одном любопытном литературном мотиве.

1. Как кота хоронили

Решения «Русского Букера» никогда никому не нравились, и в этом, как хотите, была своя сермяжная правда. «Почему, например, «Русский Букер» не мог быть эффективной премией? – задаётся вопросом Галина Юзефович. – Потому что он вручался за неопределимое явление. Русский роман – сегодня нет такого сколько-нибудь гомогенного жанра. Поэтому жюри приходилось каждый раз выкручиваться, объясняя, что сборник рассказов Зайончковского, например, – это роман или что документальное произведение, в сущности, тоже. Понятно, итогам премии такие сложности на пользу не шли никогда»¹.

Жанр романа, за который давали «Букер», стали хоронить задолго до того, как стали хоронить саму премию. По крайней мере, с XIX столетия. «У нас нет литературы» – рефрен всей русской критики. В «Обозрении русской словесности 1829 года» Иван Киреевский пишет: «Если просвещённый европеец спросит нас: «Где литература ваша?» – что будем отвечать ему? Будем беспристрастны и сознаемся, что у нас еще нет полного отражения умственной жизни народа, у нас ещё нет литературы». При этом в 1829-м выходят два супербестселлера: «Иван Выжигин» Булгарина и «Юрий Милославский» Загоскина, популярный настолько, что авторство романа приписал себе Хлестаков. «А разве есть русские романы?», тем не менее спрашивает пушкинская графиня в «Пиковой даме» (1833). А спустя сорок лет, заканчивая «Войну и мир», Толстой заявит: русские вообще не умеют писать романов.

То же – в XX веке: роман – это «выработанная каменоломня» (Ортега-и-Гассет), его кризис объясним разрывом с коллективной памятью (Беньямин) и исчезновением биографии (Мандельштам), роман в силу свой плебейской природы переместился в массовую культуру (Бицилли) – и так далее, и так далее. «Роман умирал так хорошо и так долго, что смерть стала неотъемлемой частью его репертуара. Фальшь смерти никоим образом не вычитается из спектакля. Как и в опере, мы, обсуждая «смерть романа», находимся в сфере искусства… «Роман» – это дискурс, а смерть романа – риторический мотив, тем более почтенный за то, что ни разу не был предъявлен труп», иронизирует американский писатель Бенджамин Мозер².

Так похороны романа превращаются в лубочные похороны кота мышами. Реакция на очередной некролог предсказуема: если в очередной раз говорят о том, что роман умер, значит, с романом всё в порядке. И когда журналист «Новой» восклицает о романе Алешковского «Крепость»: «вот она, живая книга, вставшая на пути похоронщиков русского романа» – это восклицание выглядит вполне карикатурно.

Вопрос в другом: почему роман хоронили так регулярно? И почему покойник лежит в закрытом гробу?

2. Роман исчезает

Мы привыкли обсуждать репутации писателей. Но ведь существуют репутации целых жанров, и романная – самая запутанная. Начнём с того, что критики хоронят то, чему прежде так и не смогли найти названия. «Исследователям не удаётся указать ни одного твёрдого признака романа без такой оговорки, которая признак этот, как жанровый, не аннулировала бы полностью», разводил руками Бахтин. Причину этого объяснил Шкловский: «Греция не оставила нам теории романа, хотя оставила и романы. Но к существующему веками роману не было уважения, он был внетеоретичен. Вся теория переводного романа изложена у нас в предисловии переводчика». Более того: «В Европе лишь модернизм заставил людей изучать романы. Если бы они читали с пером и с комментариями в XVIII в., подъем европейского романа не состоялся бы», заметил Франко Моретти.

Романистам же закон был не писан: вот вам роман-сказка («Белка» А. Кима), вот роман-мистерия («Сбор грибов под музыку Баха» А. Кима), а вот роман-житие («Дурочка» С. Василенко), роман-комментарий («Подлинная история «Зелёных музыкантов» Евг. Попова и «Бесконечный тупик» Д. Галковского), роман-хроника («Дело моего отца» К. Икрамова), роман-притча («Отец-Лес» А. Кима), роман-диссертация («Корона Великого Княжества» В. Бутромеева), неисторический роман («Лавр» Е. Водолазкина), роман-пеплум («Тобол» А. Иванова – и, кстати, Иванову не дали в своё время «Букера» как раз за «отсутствие признаков романа»). Роман уменьшается в размерах: мини-роман («Записки из подполья» К. Лошкарёва), маленький роман («Спички» А. Бородыни), короткий роман («В трезвом уме» В. Кононова), Лев Данилкин обнаружил несколько романоидов, Евгений Фурин писал о полиромане.

Всё уменьшаясь в размерах, роман наконец исчезает вовсе: возникает жанр «ненаписанный роман» («Япония как она есть, или Путешествие из СССР» А. Битова, «Искренний художник» А. Слаповского). Но это не страшно, ведь романом нынче может быть названо всё что угодно – точнее, то, что окажется в списках «Русского Букера»: например, удивившее многих наличие в лонг-листе-2015 старообрядческого жития Данилы Зайцева.

Так что один «твёрдый» признак романа сегодня назвать можно: любая хоть сколько-нибудь прозаическая книга волшебным образом становится романом, если получает премию в соответствующей номинации. Вот два показательных мнения по поводу сорокинской «Манараги». «Последнее, что я прочитал, – это новый роман Сорокина, который лучше бы он сейчас не издавал. Он не обладает никакими признаками романа, кроме того, что может быть выставлен на соискание какой-нибудь премии» (Роман Лейбов). «»Манарага» как «Манарага», вполне конвенциональная проза, и более того – уже ранее читанная конвенциональная проза; премию получит» (Андрей Василевский).

«Всё что угодно, только не роман», – сказала как-то Елена Сафронова о «Горизонтальном положении» Данилова. Но это точка зрения образца 2010 года. Сегодня роман – всё-что-угодно.

Итак, самый внетеоретичный жанр, жанр-плут, по поводу которого, однако, сломано больше всего теоретических копий. Но почему же именно роман стал мишенью критиков?

3. Плут и король

Обратим внимание, что никому не приходило в голову хоронить древнегреческий или рыцарский роман. Когда говорят о девальвации сюжета, об исчерпанности вымысла, о том, что «Иван Петрович умер» – целятся в классический роман XIX века, роман Толстого или Диккенса, любимцев Гарольда Блума, которых он столь отчаянно защищает в недавно переизданном «Западном каноне»³. Плут превратился в короля жанров, и случилось это лишь в XIX столетии, когда в Европе складывался литературный канон. На протяжении XX века множество любителей тщетно пытались раскопать родословную новоиспечённого короля, так что это стало самоценным литературным занятием, игрой, в которой на полном серьёзе участвовали и критики, и читатели, и писатели.

У «Русского Букера» на момент его появления в 1992 году была благородная, хотя и бесполезная задача – сохранить призрак большого нарратива, поддерживать миф о Толстоевском в приличном состоянии. Но настоящие – живые – писатели на толстоевских уже были мало похожи, и реальность предсказуемо не соответствовала ожиданиям. Роман хоронили неоднократно, но именно русский «Букер» взял на себя грязную (а главное, никому, кроме него, не нужную) работу по регулярной эксгумации сами-не-знаем-чего.

4. Букер умер – да здравствует… что?

Оживёт премия или нет – не суть, особенно в долгосрочной перспективе, ведь сегодня меняется вся жанровая номенклатура, меняется представление о том, что такое «текст», «автор», «графоман». Когда в 2009 году Лев Данилкин бросил, что «жанр – то, что Бахтин называл «память литературы» – вообще уже не важен», это выглядело как нечто сказанное мимоходом. Но за десять лет литературный ландшафт успел очень измениться. Теперь нас куда больше интересуют не истории обычных людей, раскольниковых и макаров девушкиных, а истории настоящих людей, которые черпаем из мессенджеров и которые всё успешнее конвертируются в книжные проекты. Истории же вымышленные комфортнее чувствуют себя в фанфиках, к которым отношение столь же пренебрежительное, как когда-то было к… правильно, молодому и наглому жанру романа.

Умер или не умер «Букер», умер или не умер роман – не важно, это лишь призраки, которые ещё бродят по литературному полю. Но крик петуха уже близок⁴.

____________

¹ Галина Юзефович: «Нет ни фантастики, ни нефантастики, есть одна большая литература» // Афиша. 18 июля 2018.

² «Why Do We Always Proclaim That the Novel Is Dead?» иy Liesl Schillinger and Benjamin Moser // The New Yourk Times, Aug. 11, 2015.

³ Занятно, что уже прустовская эпопея на этом фоне воспринималась как «мрачная, затянувшаяся комедия у смертного ложа серьёзного романа» («the dismal, long-drawn-out comedy of the death-bed of the serious novel», D.H. Lawrence in his essay «The Future of the Novel»)

⁴ Благодарю Алёну Оробий за обсуждение идей этой статьи.